Мизерере - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

— Касдан! Неугомонный ты наш.

— Жив курилка, — улыбнулся армянин. — Ты здесь все прочешешь?

— Будь спок.

Верну то и дело переводил взгляд с криминалиста на отставного сыщика. Похоже, он был ошеломлен.

— Уходим, — приказал Касдан. — Все мы здесь не поместимся.

Не дожидаясь ответа, он спустился вниз. По всей церкви уже сверкали вспышки, и криминалисты с пакетиками в руках сновали между стульями, снимая отпечатки пальцев.

Справа от апсиды показался отец Саркис. Белый воротничок. Строгий костюм. Черные брови и волосы с проседью, как у Шарля Азнавура. Он дождался, пока Касдан подойдет поближе, и прошептал:

— Просто невероятно. Не понимаю…

— Ничего не украли? Все проверил?

— Что тут красть?

Святой отец говорил чистую правду. Армянская церковь отвергает идолопоклонство. Никаких статуй, совсем немного картин. В храме не было ничего, кроме масляной лампы и двух-трех позолоченных престолов.

Касдан молча смотрел на священника. Старик держался стойко. Черные глаза выражали покорность судьбе. Ту покорность, какую обретает народ, переживший две тысячи лет гонений, или человек, вся жизнь которого прошла в изгнании, а родня уничтожена геноцидом. И виновные отказываются признать свое преступление.

Он оглянулся. Неподалеку Верну, отвернувшись от него, что-то шептал в телефон.

Он подошел и прислушался.

— Откуда я знаю, что он тут делает? Ага… Как пишется фамилия? Без понятия. Как-как? Капкан?

— Кастет! — расхохотался у него за спиной армянин.

2

Первая картина изображала полководцев в битве при Аварайре: тогда, в 451 году, армяне восстали против персов. На второй был святой Месроп Маштоц, создатель армянского алфавита. Третья посвящалась знаменитым мыслителям, депортированным или погибшим во время геноцида 1915 года. Эрик Верну разглядывал бородатых людей, нарисованных на опоясавшей двор стене, а вокруг него гонялись друг за дружкой десятка два мальчишек. Он казался сбитым с толку, растерянным, словно приземлился на Марсе.

— Сегодня среда, — объяснил Саркис. — Только что закончился урок катехизиса. Обычно после него дети идут на хор. Сейчас бы уже вовсю пели. Скоро их родители заберут. Им позвонили. А пока пусть поиграют здесь, ладно?

Легавый из первого подразделения кивнул в ответ. Не слишком уверенно. Он поднял глаза к большому кресту из туфа, украшавшему стену рядом с фреской:

— А вы… Вы католики?

Касдан ответил не без издевки:

— Нет. Апостолическая армянская церковь — это православная восточная автокефальная церковь. Одна из церквей трех Соборов.

Верну вытаращил глаза.

— Исторически, — продолжал Касдан, повысив голос, чтобы перекричать мальчишек, — из христианских церквей армянская — самая древняя. Ее основали в первом веке от Рождества Христова два апостола. Потом у нас то и дело возникали разногласия с другими христианами. Соборы, споры… Например, мы — монофизиты.

— Моно… что?

— В нашем представлении Иисус Христос не был человеком. Он — Сын Божий, то есть его природа исключительно божественная.

Верну хранил молчание. Касдан улыбнулся. Его всегда забавляло потрясение, которое вызывало в людях знакомство с миром армянской культуры. Его обычаями. Его верованиями. Его отличительными особенностями. Хмурый полицейский вытащил блокнот. Проповеди ему осточертели.

— Ладно. Жертву звали… — Он сверился с блокнотом. — Вильгельм Гетц, верно?

Саркис, скрестив руки на груди, кивнул в ответ.

— Это армянское имя?

— Нет. Чилийское.

— Чилийское?

— Вильгельм не принадлежал к нашей общине. Три года назад наш органист вернулся на родину. Мы искали ему замену. Музыканта, который мог бы также быть регентом хора. Кто-то посоветовал мне Гетца. Органист. Музыковед. Он уже руководил несколькими хорами в Париже.

— Гетц… — с сомнением повторил Верну. — Не слишком-то похоже на чилийское имя…

— Имя немецкое, — вмешался Касдан. — Многие чилийцы — немецкого происхождения.

Капитан нахмурился:

— Нацисты?

— Необязательно, — улыбнулся Саркис. — Насколько я знаю, семья Гетца обосновалась в Чили в начале двадцатого века.

Капитан постукивал по блокноту фломастером.

— Что-то я не пойму. Он чилиец, вы армяне — что у вас общего?

— Музыка. — Касдан помолчал и добавил: — Музыка и изгнание. — Мы, армяне, сочувствуем беженцам. Вильгельм — социалист. Он подвергся репрессиям при Пиночете. Мы стали его новой семьей.

Верну продолжал записывать. Как видно, происходящее не слишком ему нравилось. Но в то же время Касдан чувствовал, что тот готов взяться за расследование.

— В Париже у него была семья?

— Кажется, нет. Ни жены, ни детей… — Саркис задумался. — Вильгельм был человек замкнутый. Очень скрытный.

Мысленно Касдан попытался набросать портрет чилийца. Два раза в месяц, по воскресеньям, он играл на органе во время службы и каждую среду репетировал с хором. Друзей в руководстве собора у него не было. Лет шестидесяти, худощавый, тихий. Призрак, скользивший вдоль стен, сломленный пережитыми страданиями.

Армянин прислушался к тому, что говорит Верну:

— Кто-нибудь имел на него зуб?

— Нет, — сказал Саркис, — не думаю.

— Может, политика? В Чили у него остались враги?

— Хунта пришла к власти в семьдесят третьем. Гетц приехал во Францию в восьмидесятых. Срок давности ведь истек? И военная хунта уже много лет не правит Чили. А Пиночет недавно умер. Все это — древняя история.